| архив | содержание |

| загрузить номер (PDF-файл; 300 Kb) |

«СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ»

ЗАПОВЕДНИКИ В ГОДЫ ВОЙНЫ

Ф. Р. Штильмарк

9 мая 2005 г. наша страна праздновала 60–летие победы в Великой Отечественной войне. Об этой войне написано много, но некоторые страницы ее истории до сих мало известны. Феликс Робертович Штильмарк, много лет жизни посвятивший изучению истории заповедного дела в России, не мог обойти вниманием эти тяжелые для всей страны и для заповедников, в частности, времена. Предлагаемая вниманию читателей статья была впервые опубликована на страницах журнала “Югра” (№5, 1995. С. 30—31), а затем вошла отдельной главой в книгу Ф. Р. Штильмарка “Историография российских заповедников (1895—1995)” (М.: Логата, 1996).

Грозовой июнь 1941 г. ознаменовался не только взрывами немецких бомб, очередями у призывных пунктов и сводками Информбюро. Двадцать третьим июня датирован ордер на арест и обыск зав. научной частью Центрально–лесного заповедника, одного из подлинных первопроходцев теоретической экологии профессора В. В. Станчинского, которому были предъявлены обвинения в шпионской деятельности. Находясь в заключении, выдающийся ученый, действительный член экологических обществ Британии и США скончался от сердечной слабости 29 марта 1942 г. В начале войны была арестована и осуждена (также на 8 лет) Евдокия Григорьевна Блошенко, долгое время работавшая ученым секретарем Госкомитета по охране природы НКП и затем в Комитете по заповедникам. Накануне войны забрали (как бывшего офицера) и С. С. Архипова – первого среди активистов парадоксальной даже в юридическом смысле идеи “заповедного хозяйства”.

Многие работники заповедников – и научные сотрудники, и служители охраны – ушли на фронт и никогда уже не вернулись. Где-то на Смоленщине погиб в 1942 г. талантливый орнитолог Юрий Михайлович Кафтановский, проводивший свои наблюдения в заповедниках “Семь островов”, Кандалакшском и Астраханском. Тогда же погиб и его близкий друг В. М. Модестов, а спустя год та же участь постигла Юрия Алексеевича Салмина, одного из организаторов и исследователей Сихотэ-Алинского заповедника.

Не пережили военных лихолетий и многие ветераны заповедного дела. В осажденном Ленинграде умерли Андрей и Вениамин Семеновы-Тян-Шанские, при эвакуации скончался Д. Н. Кашкаров. В 1943 г. окончилась земная жизнь Франца Францевича Шиллингера. Этот жизнелюбец, человек богатырского сложения, погиб в уральском лагере “Сосьва” от пеллагры, иначе говоря, от истощения. В том же году умер в Москве профессор Б. М. Житков.

Некоторые заповедники, в частности Центрально-лесной, Центрально-черноземный, Крымский, “Тульские засеки”, Воронежский, Кавказский и Тебердинский, оказались в зоне боевых действий и оккупации. Многие работники Крымского заповедника стали участниками партизанского отряда, возглавлявшегося бывшим директором А. В. Мокроусовым. Один из наиболее перспективных научных сотрудников – эколог Владислав Буковский – геройски погиб в бою с фашистами, подорвав себя последней гранатой.

Урон, причиненный живой природе и этих, и всех других заповедников, хотя позднее он был официально подсчитан, по сути не поддается точному описанию и учету.

Главное управление по заповедникам при СНК РСФСР осенью 1941 г. эвакуировалось из Москвы в город Астрахань Сталинградской области, и архивных документов этого периода нам известно немного. Научная работа в заповедниках частично была свернута, хотя наиболее значительные темы сохранялись и финансировались. Во многих дальних заповедниках – Кондо-Сосьвинском, Алтайском, Саянском и других – те научные сотрудники, которые по состоянию здоровья или иным причинам (в частности, неблагонадежности по национальным признакам, это особенно касалось российских немцев) не были взяты в армию, перешли на должность наблюдателей и поддерживали себя личным хозяйством или “дарами природы”. Во многих сибирских заповедниках занимались заготовкой лекарственных растений и ягод (брусника), рассматривая это как посильный вклад в дело борьбы с врагом.

В самое тяжелое время войны – в конце 1941 г. – было выдвинуто предложение произвести в заповедниках некоторые рубки леса. Ответ правительства был весьма определенен – заповедники призваны охранять природу и обязаны в этих условиях заботиться об охране и не думать о рубках. Когда же конкретно возникала реальная потребность в рубках для оборонных нужд, они, конечно же, проводились, хотя и в ограниченных масштабах, по специальным правительственным распоряжениям.

На этом фоне приятно удивляет Постановление СНК РСФСР от 6 мая 1944 г. об отмене решения Воронежского облисполкома от 9.06.1944 г. “О размещении Комсомольского леспромхоза в Воронежском бобровом заповеднике” за подписью председателя СНК РСФСР А. Н. Косыгина, в котором прямо отмечалось, что “Воронежский облисполком допустил незаконные действия в отношении Воронежского бобрового заповедника, выражающиеся в проведении осушительных работ на торфоболоте без постройки плотины и переселения бобровых семей, рубке леса и прокладке трассы железнодорожного пути по территории заповедника без разрешения Правительства, размещении в заповеднике Комсомольского ЛПХ, оставлении в лесу заповедника большого количества срубленной и невывезенной древесины”. Строгое постановление заканчивалось не только перечнем мер по ликвидации нарушений, но и запретом “кому бы то ни было нарушать заповедность в заповедниках Воронежской области”. Комсомольскому леспромхозу пришлось спешно убираться из Толши, а в январе 1945 г. сдали плотину на Ивнице.

В похвалу Правительству РСФСР, председателем которого тогда являлся А. Н. Косыгин, надо поставить и тот факт, что в годы войны ни один заказник не был закрыт или сокращен в площади, наоборот, появились два новых – “Предуралье” и “Кунгурская ледяная пещера”, включенные в число республиканских объектов и поставленные на госбюджет в 1944 г. (так же, как заповедник “Столбы”).

Надо пояснить, что уже в октябре 1942 г. Главное управление опять разместилось в привычных, хотя и тесных московских апартаментах на Неглинке и не только возобновило оперативную работу по всей заповедной системе, но и заново привлекло себе на помощь сохранившиеся в Москве научные силы. В отчете 1943 г. говорится о существенном сокращении штатов системы, о трудностях проведения бухгалтерских ревизий и неблагополучии с учетом и отчетностью, сокращении поголовья лошадей, отсутствии спецодежды, научного оборудования и других трудностях. По пяти заповедникам, где были разрешены эксплуатационные рубки леса для оборонных нужд, из 1438 тыс. куб. м было фактически заготовлено лишь 722 тыс. (почти половина этого объема пришлась на Ильменский заповедник). Участились факты браконьерства и лесных пожаров. Научная тематика была перестроена на непосредственные нужды народного хозяйства – поиски полезных ископаемых, минералов, лекарственно–технического сырья и т. д. По всем заповедникам на 1944 г. было намечено к проработке 125 тем и 155 научных мероприятий.

Возобновились борьба с волками, учет животных и проведение фенологических наблюдений. Полностью прекратились акклиматизационные работы.

Характерно, что здесь нет упоминаний ни об экологии, ни о “Летописи природы”, хотя такие работы заповедниками выполнялись. План представляет как бы определенную часть “заповедного айсберга”, значительная или даже основная работа системы в нем не находит отражения. Нам неизвестны результаты поисков ископаемых в заповедниках, если же они проводились, то сторонними организациями, как правило, без участия научных сотрудников.

Конечно же, в дальних таежных заповедниках людям жилось несравненно легче, чем в прифронтовых.

Главком официально разрешалась добыча в заповедниках не только волков, но и медведей как вредных хищников (а также рысей). Добывали, конечно, и копытных животных, и боровую дичь, и уток, и рыбу. В Кондо-Сосьвинском заповеднике даже молодая женщина–ботаник (Е. В. Дорогостайская), ставшая рядовым наблюдателем, не расставалась с дробовиком, стреляла рябчиков, ловила карасей вместе с манси. Типичной, хотя и не очень умелой, таежницей была и Зоя Ивановна Георгиевская, изучавшая экологию бобров. Семья Скалонов уехала из Хангакурта, а В. В. Васильев в начале 1941 г. был переведен в Печоро-Илычский заповедник и скончался от сердечного приступа вскоре после приезда в Якшу (он добирался туда на оленьих упряжках через Уральский хребет).

Знакомясь с архивами Кондо-Сосьвинского заповедника военного периода, невольно поражаешься обилию бухгалтерской и отчетной документации, предоставляемой не только в главк, но и в местные (районные, окружные, областные) инстанции. Отчеты требовались поквартальные, полугодовые и месячные, учитывался каждый гвоздь и каждый шаг людей, находящихся в заброшенной таежной глубинке, где даже писчая бумага стала забытой роскошью (отчеты писали на обоях, а письма чуть ли не на бересте). В то же время, когда в Шухтунгорте пропал зимой старик-охотник Саиспаев, ни сельсовет, ни райисполком даже не обратили внимания на этот случай.

Редкие циркуляры главка ориентировали на практические вопросы – заготовку лекарственных растений, максимальное сокращение средств и штатов. Отмечались успешный опыт Ильменского заповедника по предотвращению замора рыб в местных озерах и ударная работа рыбацких бригад в Хоперском заповеднике. Большое место в повседневности того времени занимала подписка на займы, для чего даже в самые глухие уголки добирались специальные уполномоченные. В 1943 г. собирались средства на авиаэскадрилью “Советские заповедники”. Была введена трудовая повинность в виде перевозки грузов, заметно возросли различные налоги. В самом начале войны установили особую ответственность “за распространение ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения”.

Представляет интерес письмо из главка, направленное В. Н. Макаровым директору Кондо-Сосьвинского заповедника Я. Ф. Самарину в июле 1942 г.: “Главное управление указывает Вам, что никто не давал Вам права самовольно нарушать установленный правительством режим заповедности и никто не освобождал Вас от обязанности вести последовательную решительную борьбу с нарушителями заповедного режима, независимо от служебного положения их в области. Главное управление предупреждает Вас, что Вы, как директор заповедника, несете не только административную, но и судебную ответственность за сохранение доверенных Вам государством природных ценностей”. Возможно, что именно поступившие к Макарову сведения о браконьерстве в заповеднике послужили причиной смещения Самарина и замены его в 1946 г. Б. Н. Зубковым.

Браконьерство, конечно, имело место во всех таежных заповедниках, но наиболее проявлялось там, где были крепки охотничьи традиции аборигенов или русских старообрядцев (кержаков), то есть на Алтае, в Саянах и особенно на юге Дальнего Востока, где еще не были забыты бандиты–хунхузы и скупщики пушнины. Именно с этим по официальным данным связана гибель выдающегося натуралиста–зоолога Льва Георгиевича Капланова, работавшего перед войной в Сихотэ-Алинском заповеднике и осенью 1941 г. назначенного директором Судзухинского (ныне Лозовского) заповедника. Удивительная и полная приключений жизнь этого замечательного человека описана в очерке А. Н. Формозова (1948 г.), в двух изданиях популярной книги А.Л. Малышева (1966, 1971, второе издание с послесловием В. Г. Гептнера). Недавно опубликованы письма Льва Георгиевича в посвященном ему выпуске Бюллетеня МОИП.

Возвращаемся к деятельности Главного управления по заповедникам в годы войны. На заседании научно–методического бюро главка в октябре 1942 г. кроме нескольких постоянных членов Научного совета присутствовали другие ученые, остававшиеся тогда в Москве, – Б. М. Житков, С. П. Наумов, Е. М. Лавренко, П. А. Петряев. Именно тогда было решено вменить в обязанность всем заповедникам ведение “Летописи природы” по единой форме, составление которой было поручено С. П. Преображенскому. Его доклад “Летописи природы госзаповедников” был заслушан на заседании методбюро 11 июня 1943 г., при этом Макаров заметил, что “Летописи природы” ведутся с 1937 г., а Формозов добавил, что они были начаты в Астраханском заповеднике по его инициативе. Порядок обязательного предоставления “Летописей” фактически был введен только в 1945 г., причем впервые “Летописи” составлялись за все годы с начала деятельности заповедника.

Много внимания уделялось в главке восстановлению заповедного режима и борьбе с развившимся браконьерством. Макаров вел долгую переписку с НКВД, чтобы обеспечить службу охраны нарезным оружием (карабинами), тогда как “органы” настаивали на использовании лишь дробового. Помимо Капланова, указывалось в официальных обращениях, в июле 1942 г. погиб старший наблюдатель Ильменского заповедника, а в августе 1942 г. были убиты два наблюдателя Алтайского заповедника (не станем уточнять деталей, отчасти связанных с известным ныне семейством староверов Лыковых, – убит был брат Карпа Лыкова, числившийся в охране заповедника, причем своими же сослуживцами). “В Баргузинском заповеднике, – указывается в письме, – шайка дезертиров терроризировала поселок и дважды ограбила кладовую. В Печоро-Илычском заповеднике нередки встречи с бежавшими из лагерей заключенными, задержание которых невозможно без оружия”.

Начальник Главного управления милиции НКВД Галкин распорядился составить и согласовать список заповедников “отдаленных районов”, где можно разрешить использование карабинов, в остальных же разрешили только дробовики. Пистолеты были сочтены “нецелесообразными”. Долго длилась эта переписка, пока СНК за подписью Косыгина распорядился все же отпустить наши или трофейные карабины по заявке Главного управления заповедников.

В конце войны усилилось давление на хозяйственное пользование в заповедниках. В Ильменском заповеднике была разрешена добыча ильмено-рутиловой руды с постройкой на его территории “сооружений временного типа” и прокладкой дороги для вывозки ископаемых. В Кавказском заповеднике Постановлением Совнаркома Союза (за подписью Молотова) разрешили заготовку 200 тыс. куб. м деловой древесины для восстановления народного хозяйства Краснодарского края, а затем и выборочную рубку пихты “для авиадревесины”. Усилились рубки в Куйбышевском заповеднике и “Тульских засеках”. Тернейскому леспромхозу закрепили сырьевую базу в охранной зоне Сихотэ-Алинского заповедника.

Победный 1945 год для заповедной системы был отмечен организацией двух заповедников – Московского и Дарвинского.

В середине 1945 г. была завершена работа госкомиссии по определению ущерба, причиненного системе заповедников за весь период войны. Общий ущерб всех двенадцати заповедников, пострадавших от военных действий, был определен суммой около 34 млн. руб. Здесь не учтен ущерб от воинского призыва работников системы, воспроизводства животных и прекращения подсобного хозяйства. Но самый страшный урон заключался в том, что в послевоенный период деятельность Главного управления по заповедникам покатилась под уклон, навстречу своему краху.

От редакции
Когда этот номер журнала уже был готов к печати, мы получили информацию о том, что вышел сборник “Заповедники в Великую Отечественную войну (1941—1945)”: Сб. материалов / Отв. ред. А. А. Власов. – Курск, 2005

<< | содержание | вверх | >>