| архив | содержание |

| загрузить номер (PDF-файл; 1.4 Mb) |

«Люди в истории заповедников»

Я ВЕРНУСЬ

Александра Горяшко

Статья была опубликована в газете «Заповедный вестник» (№ 6, 2002)

7 сентября 2002 г. исполнилось 70 лет Кандалакшскому государственному природному заповеднику. В связи с этой датой можно было бы вспомнить историю создания заповедника, описать основные направления его работы, природные особенности и тому подобное. Сейчас же, накануне юбилея, больше тянет на лирику. Тем более, что наступает осень, заканчивается полевой сезон, грустно прощаться с любимыми островами. И еще грустно, что не удастся заповеднику отпраздновать свой юбилей так, как хотелось. А хотелось собрать вместе наших старых работников, теперь уже очень пожилых людей, пригласить сотрудников ряда беломорских биологических организаций, с которыми мы тесно сотрудничаем многие годы, увидеть руководителей юннатских групп, отдавших по 30—40 лет работе в заповеднике, выросших юннатов и студентов, наших воспитанников, для которых работа в заповеднике определила всю дальнейшую жизнь. На такой праздник, увы, не нашлось денег. Не получится увидеть всех этих людей, вместе вспомнить npoшлoe, поблагодарить их. Остается только надеяться, что, несмотря на все трудности и разногласия, в день рождения заповедника мы будем одинаково чувствовать главное — огромную любовь к вечной красоте Северной природы, неиссякаемый интерес к ней, благодарность судьбе, которая привела нас в Кандалакшский заповедник. Поэтому к юбилею заповедника я предлагаю для публикации свою давнюю, во многом, может быть, детскую статью. В ней, безусловно, больше чувств, чем фактов. Но, насколько я могу судить, близкие чувства испытали десятки и сотни людей, для которых наш заповедник стал самым важным местом на Земле. А предлагаемую статью прошу рассматривать просто как мое личное поздравление заповеднику и всем людям, трудом, волей и любовью которых жил заповедник эти 70 лет и будет жить в будущем.

Когда придет лето, а оно обязательно придет, я снова поеду в заповедник. Это тот край земли, где люди приспосабливаются к природе, а не она к людям. Природа, вынужденная приспосабливаться к человеку, почти всегда чахнет, часто вымирает, а порой принимает страшные, уродливые формы. Люди под влиянием природы становятся сильными, здоровыми и удивительно красивыми.
Нигде я не видела мест более величественных и прекрасных, чем наш заповедник. И нигде не встречала таких прекрасных людей. Природа и люди живут здесь по одним естественным и общим для всех законам.

Первая встреча

Впервые я попала в заповедник в пятнадцать лет с экспедицией кружка юннатов. До этого, слушая рассказы о заповеднике уже побывавших там ребят, никак не могла понять, почему они с таким нетерпением ждут лета и следующей экспедиции. В их воспоминаниях не было ничего особенного: походы в лес, учеты птиц, кто–то в кого–то влюбился, кто–то печку не смог растопить… Все это было и во время полевых практик в Подмосковье. Непонятно, зачем еще куда–то ехать? А ехать надо было далеко — в Заполярье. Потому что заповедник называется Кандалакшский и находится в Мурманской области, на Белом море.

Наш поезд приходил на маленькую станцию Пояконда ночью и стоял на этой станции ровно одну минуту. Поезд уже шел дальше — к Мурманску, когда я впервые увидела Север. Было оглушительно тихо. Были бесконечные запахи, в которых я только потом научилась различать сосны и травы, водоросли и бруснику, а тогда все затмевал цветущий багульник. И было море. Ярко–синее, какое бывает только в сказках. Острова — то большие, то совсем крохотные. И везде были птицы. Это потом я научилась узнавать их по голосам и в полете, а тогда они были просто Птицы. А еще выше птиц и дальше островов повсюду был яркий, огромный, голубонебый день — ровно в час ночи. И вот тогда, двадцать два года назад, одним вдохом все это вобрав, я сразу и навсегда поняла, что попала на Родину.

Сейчас я скажу странную вещь, но это правда. Когда человек впервые приезжает в заповедник, там всегда хорошая погода. Может быть, хитрый Север так заманивает? Потому что когда вот так, с первого взгляда влюбляешься, как я влюбилась, то потом уже ни затяжные дожди, ни снег в середине июня ничего не в силах изменить. Любовь на всю жизнь, сумасшествие, диагноз.

Кандалакшский заповедник

Мы жили на острове, остров назывался Великий. В старом деревянном доме — бывшем кордоне лесника. Топили печку, готовили еду: все больше каши да макароны с тушенкой. Продукты с материка привозил на катере лесник. Раз в неделю, если не было шторма. В шторм грызли сухари и ждали погоды. Воду носили за километр из колодца. Она была желтая, потому что в колодец приходила из торфяного болота. В покосившейся баньке жила гадюка Марфа. Раз в неделю, прежде чем затопить баню, мы деликатно стучали в дверь. Марфа уползала, разрешая нам помыться.

В любую погоду проводили учеты лесных птиц. Каждый день с утра — пять километров в одну сторону, пять — обратно, записывая всех птиц, встреченных на маршруте. Лес дикий: то через заросли пробираешься, то перелезаешь поваленные деревья. А земля вся из камней, крохотных и огромных, поросших мхами, разноцветными лишайниками. Всякий раз думаешь, куда ногу поставить (это потом, через два–три года, ноги начинают сами «видеть» камни). После обеда снова пять километров туда, пять — обратно, и уже вечер. Пора спать, но совсем не хочется. Даже не потому что светло (к белым ночам привыкла сразу, будто иначе и не бывает), а очень уж манит к себе море. Подолгу сидели на берегу, смотрели на острова, на каждом хотелось побывать. И дождались. Нас взяли в море на учеты гнезд гаги.

Именно ради охраны гаги и был создан Кандалакшский заповедник. Пух этой северной утки самый теплый в мире. Растет на груди и брюшке, под перьями. Когда гага строит гнездо, то делает лунку в земле и выстилает ее своим пухом. Гнездо получается очень теплым, хорошо защищает яйца oт переохлаждения. Люди, жившие в этих краях, всегда гагачий пух собирали. Впрочем, и яйца собирали, и самих гаг стреляли. Но пока людей было мало, гаги с таким к себе отношением справлялась. Уходили гнездиться на дальние, недоступные для людей острова и там спокойно paзмножались, восполняя ущерб. А потом Север начал активно осваиваться, людей стало очень много, а вместо прежних весельных лодок у них появились моторные катера, на которых можно легко добраться до любого острова. Численность гаг катастрофически уменьшилась, птица оказалась на грани вымирания.
В душе каждого из нас есть сокровенный уголок. Он очень редко открывается для других. Именно в этом уголке живешь ты настоящий, из него черпаешь силы, когда трудно, к нему обращаешься за ответом на самые важные в жизни вопросы. Такие же сокровенные уголки есть и у Земли. Когда–то вся Земля была таким уголком, но люди варварски вторглись в естественную жизнь окружающего их мира. Без особых на то оснований они объявили себя царями природы. Цари получились никудышные — обрекающие поданных на вымирание (а много ли стоит царь без царства?). К счастью, нашлись другие люди, для которых так же важно уберечь природу от грубого и невежественного вторжения, как сохранить живой собственную душу. Именно они создали Кандалакшский заповедник. Сотни уникальных островов и огромные морские пространства вокруг них охраняются, по сути, ради того, чтобы природа осталась в своем первозданном виде. В результате сохранились, приумножились и здравствуют сейчас популяция гаг Белого моря, а также огромное количество других птиц, жизнь которых связана с водой: чаек, уток, куликов. И все другие обитатели этого богатейшего края — от крохотных морских беспозвоночных до огромных тюленей, от бабочек до медведей, — все они смогли сохранить свой дом нетронутым.

Острова

Работники заповедника вмешиваются в жизнь природы крайне редко и очень осторожно. Но обязательно каждый год проводятся учеты численности всех птиц на островах, описание гнезд, кольцевание птенцов. В этой работе научным сотрудникам и помогают юннаты.

Время учетов самое трудное, но самое притягательное. Многие из нас целый год живут ожиданием этих июньских дней, когда все короткие часы сна тебе будут слышаться крики птиц и шум мотора, а спальник будет качать, как катер в волнах. Когда, вскочив утром, бежишь на берег, смотришь, есть ли ветер, можно ли выходить в море. Когда, наскоро проглотив чай из обжигающей руки кружки и побросав в сумку какую–нибудь еду, натягиваешь резиновые сапоги, свитер, штормовку и на целый день уходишь в море. Остров за островом, час за часом — высадка на берег, не разбегаться и не шуметь, выстроились цепью, пошли вокруг острова.
Конечно, в первый раз никто ничего не знает и не умеет. Научиться этому заранее невозможно. Впервые попав на учет, мы учимся буквально на ходу. Задача номер один для новичков проста — сообщать обо всем услышанном и не раздавить гнезда, для чего внимательно смотреть под ноги. Нас обуревает щенячий восторг, мы впервые на новом острове, и он совсем не такой, как наш. Потом мы увидим, что они все «не такие» — ни одного похожего: тот с лесами болотами, а этот — сплошные скалы, один — крохотный лужок посреди моря, другой – взглядом не охватить и гора посередине. Какой–то двумя каменными горбами похож на верблюда, его и зовут Верблюд, а каменная пупочка, торчащая из воды, называется Клоп, но и на Клопе гнездятся птицы. Поглощенные новыми впечатлениями, мы не очень–то внемлем инструкциям руководителя, все кажется так просто. Впрочем, эта иллюзия быстро развеивается. Из–под ног вдруг взлетает гага — она сидела в полуметре от тебя, а ты не заметил. Какие–то скорлупки, валявшиеся в траве, оказывается, нельзя было проходить равнодушно — это остатки яйца, расклеванного хищной птицей, и надо определить, чье было яйцо. Мокрые и грязные клочки пуха в кустах могут быть остатками съеденной орланом гаги или гнездом, в котором только вчера вылупились птенцы… Все это необходимо замечать, определять, правильно записывать. Уже некогда любоваться красотами, да и ноги начинают гудеть, комары заедают, так и хочется прилечь на мягкий мох, закрыть глаза. Нельзя. « А нам еще много островов осталось?» — начинают допрашивать самые малодушные. «Достаточно». В пятнадцать лет я обижалась, теперь сама отвечаю так юннатам и знаю, что иначе иначе не скажешь. Только на островах становится видно, кто из ребят скиснет после первого же 14–часового рабочего дня и следующим утром запросится остаться дома, а кто будет, сжав зубы, до последнего преодолевать усталость, обретать второе, третье, десятое дыхание. Когда увидит новый остров. Когда возьмет в руки птенца. Комочек пуха: серый с черными пятнышками у чаек, коричневато–бурый с белыми бровками у гаг, с рождения носатый и длинноногий (а ножки — тоньше спички) у куликов. Первый взятый в руки птенец — ни с чем не сравнимое чудо. Тысячный — точно такое же чудо. Часто птенцы вылупляются прямо на глазах. Подходишь к гнезду — яйца с дырочками, из дырки торчит клюв, шевелится, пищит, прорубает себе окно в мир. Наконец появляется — мокрый, страшный и невероятно живой. Если тепло, быстро обсыхает, жалкие мокрые кисточки превращаются в густой пух. Я видела, как самые циничные ребята, взяв в руки эти несколько граммов пищащего пуха, превращались в нежных мамаш: и дыханием отогревали, и сюсюкать вдруг начинали, и никак не хотели отпускать.

Полевой сезон

Наш рабочий день не ограничен наступлением темноты, светло круглые сутки, но зато ограничен теми двумя–тремя неделями, когда большинство птенцов уже вылупились, но еще не ушли из гнезда в море. Ограничен погодой: в дождь учеты проводить нельзя — замерзнут птенцы, да и мокрые скалы становятся скользкими, недолго шею сломать. В сильный ветер не выйти в море, не пристать к острову. Ограничен капризами старенького лодочного мотора — не дай Бог сломается, тогда — прощай, учеты. И поэтому, пока все работает, не дует, не каплет, мы стараемся успеть обойти как можно больше островов.

«А тебе не скучно, — спрашивают московские знакомые, — каждый год столько лет ходить по одним и тем же островам, смотреть на одних и тех же птиц?» Даже смешно объяснять. Да разве они бывают теми же? Они всегда разные. Они живые. Каждый год что—нибудь новое, неожиданное. Потом вспоминаешь: вот на этом месте мы три года назад вспугнули зайца, он с перепугу бросился в воду и поплыл; здесь, на большом камне, в прошлом году старый седой тюлень грелся на солнце и совсем нас не испугался — мы фотографируем, а он лежит вальяжно, ластом обмахивается; а в этом кустике всегда гнездится одна и та же гага, удивительно спокойная, к гнезду подпускает вплотную, мы ее уже три раза ловили и кольцевали.

Учеты. Безликое казенное слово, но для всех, кто побывал на островах, оно полно тайны и красоты, оно пахнет соленым морским ветром, счастливой усталостью отдается в ногах. Даже сидеть на берегу, неделями обрабатывать материалы, собранные во время учетов, — разносить по таблицам, выписывать, подсчитывать — не скучно. За каждой записью в полевом дневнике — живой лес, живая птица. Названия островов на бланке, как имена любимых друзей: Великий, Ряшков, Медвежий, Олений, Красотка; и смешные — Гнидка, Гнидуля, Ванька и Встанька...

Учеты — дело общее и обязательное для всех. Каждый научный сотрудник вместе с добровольными помощниками обрабатывает несколько десятков островов. А в остальное время у каждого своя работа: птицы. рыбы, млекопитающие, насекомые, растения. Научный сотрудник, который взял нас на учеты, занимался птицами. В первую очередь гагой. Ее поведением, тем, как влияет на ее жизнь соседство с человеком. Когда время нашей экспедиции подходило к концу, я поняла, что не могу расстаться с заповедником. Просто не могу вот так — побыть месяц и уехать. Здесь моя жизнь, мое все. И я стала хвостом ходить за несчастным ученым, тогда еще совсем молодым лаборантом, вчерашним студентом, и набиваться к нему в помощники. Помощник из меня был тогда, прямо скажем, сомнительный. Ничего не знала, не умела. Да еще несовершеннолетняя — если что (а на море всякое бывает), ему отвечать. Даже не знаю, почему он согласился на мои мольбы, но он согласился. Наша группа уехала, я осталась на острове до конца лета.

Без громких слов

Потом я закончила биологическую школу. Летом, когда одноклассники проходили практику в Московском ботаническом саду, мне присылали бумагу из заповедника о том, что работа в нем — вполне достойная биологическая практика, и я уезжала. Поступила в университет. Надо ли говорить, что курсовые и дипломная работы были посвящены гаге. А потом я стала искать место работы — такое, где была бы свободна все лето для заповедника, и не нашла. Тогда остался только заповедник.
За эти годы многое изменилось. Поддавшийся когда–то на мои уговоры лаборант вырос до заместителя директора заповедника по научной работе, защитил диссертацию. Из строгого взрослого шефа превратился в близкого друга. Теперь я для него — полноценный помощник и сама учу юннатов. Они на моих глазах вырастают, становятся студентами и вот уже сами приезжают в заповедник с толпой бестолковых юннатов.

Как и всем российским заповедникам. Кандалакшскому стало очень трудно жить. Занятое социальными переустройствами и распрями государство издает законы, призывающие охранять природу, но почему–то забывает выделить деньги. Заповедники продолжают существовать в основном благодаря помощи западных благотворительных фондов и подвижническому труду своих работников. Истоки этого труда — в огромной любви к живому. Впрочем, слово «любовь» вы вряд ли услышите в заповеднике. Там не любят громких слов. Там просто ощущают себя частицей огромного мира, кровно связанной с этим морем, островами, небом.
Когда закончился первый в моей жизни полевой сезон, меня на моторке отвозили с острова на материк, к поезду. Я старалась скрыть слезы, про себя клялась вернуться и вдруг увидела, что березы на берегу удаляющегося острова уже желтые. Это было также неожиданно и больно, как увидеть седую прядь в волосах любимого человека. И вот тогда очень спокойно, без слез и без пафоса, я сказала поседевшим березам: «Я вернусь».